Неточные совпадения
Мелко
шагали мальчики и девочки
в однообразных пепельно-серых костюмах, должно быть сиротский приют, шли почтальоны, носильщики с вокзала, сиделки какой-то больницы, чиновники таможни, солдаты без оружия, и чем дальше двигалась
толпа, тем очевиднее было, что
в ее хвосте уже действовало начало, организующее стихию. С полной очевидностью оно выявилось
в отряде конной полиции.
Сквозь
толпу, уже разреженную, он снова перешел площадь у Никитских ворот и,
шагая по бульвару
в одном направлении со множеством людей, обогнал Лютова, не заметив его. Он его узнал, когда этот беспокойный человек, подскочив, крикнул
в ухо ему...
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно
шагая по комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не веря
в него. Остановясь и глядя
в угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо, на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная
толпа рабочих, а на балконе дворца, плечо с плечом, голубой царь, священник
в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
За оградой явилась необыкновенной плотности
толпа людей,
в центре первого ряда
шагал с красным знаменем
в руках высокий, широкоплечий, черноусый,
в полушубке без шапки, с надорванным рукавом на правом плече.
Пошли не
в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали
в окнах домов, точно
в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно
шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась
в сторону его улицы. Эта пестрая
толпа молодых людей была
в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
И все-таки он был поражен, даже растерялся, когда,
шагая в поредевшем хвосте
толпы, вышел на Дворцовую площадь и увидал, что люди впереди его становятся карликами. Не сразу можно было понять, что они падают на колени, падали они так быстро, как будто невидимая сила подламывала им ноги. Чем дальше по направлению к шоколадной массе дворца, тем более мелкими казались обнаженные головы людей; площадь была вымощена ими, и
в хмурое, зимнее небо возносился тысячеголосый рев...
Брагин пробивался вперед. Кумов давно уже исчез,
толпа все шла, и
в минуту Самгин очутился далеко от жены. Впереди его
шагали двое, один — коренастый, тяжелый, другой — тощенький, вертлявый, он спотыкался и скороговоркой, возбужденным тенорком внушал...
Впереди
толпы шагали, подняв
в небо счастливо сияющие лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди
в мундирах, расшитых золотом, красноногие генералы, длинноволосые попы, студенты
в белых кителях с золочеными пуговицами, студенты
в мундирах, нарядные женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки и, рядом с ними, бедно одетые, качались старые люди с палочками
в руках, женщины
в пестрых платочках, многие из них крестились и большинство
шагало открыв рты, глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух воплями и воем.
Пришлось самому тащить два тяжелых чемодана,
шагать подземным коридором
в толпе сердитых людей, подниматься с ними вверх по лестнице.
Она осветила кроме моря еще озеро воды на палубе,
толпу народа, тянувшего какую-то снасть, да протянутые леера, чтоб держаться
в качку. Я
шагал в воде через веревки, сквозь
толпу; добрался кое-как до дверей своей каюты и там, ухватясь за кнехт, чтоб не бросило куда-нибудь
в угол, пожалуй на пушку, остановился посмотреть хваленый шторм. Молния как молния, только без грома, или его за ветром не слыхать. Луны не было.
Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная
толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо
шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает из земли и
шагает по тротуару с бутылкой водки
в одной руке и со свертком
в другой…
Отворились ворота, на улицу вынесли крышку гроба с венками
в красных лентах. Люди дружно сняли шляпы — точно стая черных птиц взлетела над их головами. Высокий полицейский офицер с густыми черными усами на красном лице быстро шел
в толпу, за ним, бесцеремонно расталкивая людей,
шагали солдаты, громко стуча тяжелыми сапогами по камням. Офицер сказал сиплым, командующим голосом...
Впереди плыла
в воздухе ограбленная крышка гроба со смятыми венками, и, качаясь с боку на бок, ехали верхом полицейские. Мать шла по тротуару, ей не было видно гроба
в густой, тесно окружившей его
толпе, которая незаметно выросла и заполнила собой всю широту улицы. Сзади
толпы тоже возвышались серые фигуры верховых, по бокам, держа руки на шашках,
шагала пешая полиция, и всюду мелькали знакомые матери острые глаза шпионов, внимательно щупавшие лица людей.
Когда она вышла на крыльцо, острый холод ударил ей
в глаза,
в грудь, она задохнулась, и у нее одеревенели ноги, — посредине площади шел Рыбин со связанными за спиной руками, рядом с ним
шагали двое сотских, мерно ударяя о землю палками, а у крыльца волости стояла
толпа людей и молча ждала.
Это было после обеда. Слон зашагал по Большой Пресне, к великому ужасу обывателей и шумной радости мальчишек и бежавшей за ним
толпы. Случилось это совершенно неожиданно и
в отсутствие его друга сторожа. Другие сторожа и охочие люди из
толпы старались, забегая вперед, вернуть его обратно, но слон, не обращая внимания ни на что, мирно
шагал, иногда на минуту останавливаясь, поднимал хобот и трубил, пугая старух, смотревших
в окна.
Крик его, как плетью, ударил
толпу. Она глухо заворчала и отхлынула прочь. Кузнец поднялся на ноги,
шагнул к мёртвой жене, но круто повернулся назад и — огромный, прямой — ушёл
в кузню. Все видели, что, войдя туда, он сел на наковальню, схватил руками голову, точно она вдруг нестерпимо заболела у него, и начал качаться вперёд и назад. Илье стало жалко кузнеца; он ушёл прочь от кузницы и, как во сне, стал ходить по двору от одной кучки людей к другой, слушая говор, но ничего не понимая.
Пароход пристал, люди хлынули волной на пристань. Затертый
толпою Маякин на минуту скрылся из глаз и снова вынырнул, улыбаясь торжествующей улыбкой. Фома, сдвинув брови,
в упор смотрел на него и подвигался навстречу ему, медленно
шагая по мосткам. Его толкали
в спину, навалились на него, теснили — все это еще более возбуждало. Вот он столкнулся со стариком, и тот встретил его вежливеньким поклоном и вопросом...
Среди
толпы вьюном вился Яков Зарубин, вот он подбежал к Мельникову и, дёргая его за рукав, начал что-то говорить, кивая головой на вагон. Климков быстро оглянулся на человека
в шапке, тот уже встал и шёл к двери, высоко подняв голову и нахмурив брови. Евсей
шагнул за ним, но на площадку вагона вскочил Мельников, он загородил дверь, втиснув
в неё своё большое тело, и зарычал...
Боясь потерять Петра
в толпе прохожих, Евсей
шагал сзади, не спуская глаз с его фигуры, но вдруг Пётр исчез. Климков растерялся, бросился вперёд; остановился, прижавшись к столбу фонаря, — против него возвышался большой дом с решётками на окнах первого этажа и тьмою за стёклами окон. Сквозь узкий подъезд был виден пустынный, сумрачный двор, мощёный крупным камнем. Климков побоялся идти туда и, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, смотрел по сторонам.
Дородная молодуха, сноха его, сидя на камне, тупо смотрела
в воду и крестилась дрожащей рукой, губы ее шевелились, и нижняя, толстая, красная, как-то неприятно, точно у собаки, отвисала, обнажая желтые зубы овцы. С горы цветными комьями катились девки, ребятишки, поспешно
шагали пыльные мужики.
Толпа осторожно и негромко гудела...
В белой попоне он важно
шагает по самой середине улицы, покачивает головой и то свивает, то развивает хобот. Вокруг него, несмотря на поздний час, большая
толпа. Но слон не обращает на нее внимания: он каждый день видит сотни людей
в зверинце. Только один раз он немного рассердился.
Отец мой не слышит. Он всматривается
в движения
толпы и провожает глазами каждого прохожего… По его глазам я вижу, что он хочет сказать что-то прохожим, но роковое слово тяжелой гирей висит на его дрожащих губах и никак не может сорваться. За одним прохожим он даже
шагнул и тронул его за рукав, но когда тот обернулся, он сказал «виноват», сконфузился и попятился назад.
По улице, среди экипажей,
шагали в ногу трое фабричных, а четвертый шел перед ними задом, размахивая бутылкою, и с серьезным лицом командовал: «Левой! Левой! Левой!..» У трактира гудела и колыхалась
толпа, мелькали кулаки, кто-то отчаянно кричал: «Городово-о-ой!.. Городово-о-ой!..»